каждое слово над миром златым листом.
свет собираешь в карман, чтоб разлить потом
аквамарином по чёрной гуаши снов
в северном старом краю ледяных сынов.

тонкие пальцы вершат невесомый труд,
под потолком аметисты да изумруд.
каждый невидимый шаг на сухом снегу -
россыпь лазурных цветов в травяном кругу.

тленное взносится в слове одном твоём,
грубая глина становится хрусталём.
разве захочет согреться в мирском тепле
тот, кто по воздуху ходит, как по земле?

неистощимый упрямого сердца стук.
птица беспечно вспорхнула из нежных рук.
прочь опостылую пыль, синеглазый лён,
новое в старом сиянии - ты влюблён.

я цепляюсь за какую то мелочь
и срываюсь вниз
ловя на своем пути все острые углы

падаю

лежа на спине смотрю наверх
оцениваю это расстояние с которого я сорвалась и думаю о том сколько же времени мне понадобится чтобы снова туда забраться

Когда в восемь лет градусник показал температуру 38,8 мой папа так перепугался, что завернул меня в несколько одеял и велел лежать и смотреть Джетикс. Тогда же он заботливо заваривал мне чай, резал твёрдый сыр квадратиками, как мышонку, и подкладывал на пол подушки, на случай, если во сне мне вздумается упасть.
Когда в 13 лет температура тела перевалила за 39, мама всю ночь пыталась то согреть, то остудить меня грелками, компресами и мокрыми холодными полотенцами, а утром кормила бульоном. Потом я ещё несколько дней провалялась дома в компании собаки, что заботливо облизывала мне руки и сопела под боком.
Когда в прошлом году я простыла, мне налили боровичку, поцеловали в лоб и послали отдыхать, отпустив с работы пораньше. А когда на следующий день я была не в силах подняться и пойти на пару, и лежала в полубреду в постели, такие родные и такие бесячие в тот момент люди запихивали в меня лекарства, поили чаем, натирали тело уксусом и заставляли мерять температуру.
Сейчас осень. Деревья уже запеклись от трех месяцев палящего летнего солнца и потихоньку расстаются с золотистыми листьями. Ветер лезет своими скользкими холодными пальцами за воротник старой куртки, волосы никак не хотят уложиться во что-нибудь прилично-аккуратное. От осенней хандры меня спасают красивые улыбки, шарфы и литры горячего чая, и то не всегда.
Я постоянно контактирую с болеющими людьми. Обнимаю кашляющих, ношу апельсины шморгающим, целую в лоб вечно мёрзнущих. Пронырливый вирус цепляется своими клешнями за всех… Кроме меня.
Полагаю, мой организм в курсе, что этой осенью о нем некому позаботиться. Подумал-подумал, прикинул, что дело не шуточное, и решил не болеть.

Мне кажется, что я хочу что-то сказать. Это чувство не проходит уже на протяжении нескольких лет. Однако я продолжаю молчать, даже когда говорю. Последние полгода стали для меня, в своем роде, переломными. Я будто училась жить заново. Каждый новый день не приносил мне успокоения, напротив – он наполнял меня отчаянием умирающего. Мне кажется порой, что я живу в вакууме, эмоциональном и бесконечном вакууме. Мне все чаще хочется писать, мне хочется, чтобы меня услышали, но я боюсь. Боюсь начать что-то новое, боюсь остаться одна. Мои родители никогда не одобрят моих начинаний в плане писательства, да и мне кажется, что мои записки – это бред сумасшедшей. Апатия захватывает меня постепенно, не давая убежать. Я из последних сил карабкаюсь наверх, но чувствую, как вязкая чернота подступает ко мне. Иногда мне кажется, что я лежу в пустоте. Черной вязкой пустоте несбыточных ожиданий и начинаний. И я не знаю, как оттуда выбраться.

когда мне было 13, моя мама пыталась покончить с собой. я ее остановила, и с тех пор перестала быть ее ребенком.

так выходит, что моя мама находится в острой зависимости от меня, тяжело переживает то, что я живу в другом городе, нуждается в моих советах, и я чувствую себя так, будто у меня есть ребенок.

и вот постепенно я замечаю, что мой м ужасно травмированный человек и находится в такой же зависимости от меня. и я чувствую себя еще старше, дважды матерью.

своих можно и не рожать.

Бродский:
"я люблю, не нуждаясь в ответном чувстве.."

Любовь к ностальгированию это не признак старости, а блуждание где-то поблизости юности, которую мы пытаемся ухватить за подол драной юбки.

Ухожу на выходные с приятными мыслями, что осталось еще совсем немного. Второе дыхание вот-вот откроется для решительного марш-броска, и мне есть чем гордиться - впервые занялась тем, что считала для себя непосильным. И это меня огорчает, если подумать: еще лет 10-15 назад меня не волновало отсутствие опыта, прыгала в омут и рисковала, а сейчас вечное оценивание затрат, уровня сложности, тысяча отговорок "почему не стоит", самокопания и сомнения - можно подумать, что рядом не найдется никого, кто попробует выразить свое глубокое и важное "ле фу", надо же упростить ему задачу лично.
Надеюсь, что начну избавляться от этой хрени.

когда я читала мураками (мама, я не сама, меня заставили), меня неожиданно посетила мысль, что все наши высокоорганизованные страдания и поиск сами-не-знаем-чего происходят из-за безделия.

сама я убедилась в этом прошлым и этим летом. как только у меня пропадало дело (а это были экзамены), я начинала страдать херней, создавать себе сама проблемы и поводы страдать.

но как только я начинаю браться за дело, все это проходит, и живу я себе счастливо, крутясь, как белка в колесе.

а в сердце мир. четыре камеры и мир. и слова льются, льются, льются неукротимым потоком, но их никто не услышит, не прочтет, потому что я, кажется, разучилась преображать свою внутреннюю работу в связный и имеющий смысл текст. вместо того, чтобы работать над формой, мне хочется, как дротиками, кидаться короткими фразами. чаще ставить точки. другие знаки. хочется заливать белую бумагу радостно-желтой краской, беззаботно разбрызгивать во все стороны солнечные капли. подумаешь, грязно. зато весело, радостно и легко! даже усталость, накопившаяся за неделю (приходилось быть очень ответственной, общительной, заботится не только о детях, но и о взрослых), чувствуется куда слабее обычного. наверное, именно это ощущают неисправимые оптимисты? все вроде бы не особенно радужно, вполне обычно, но где-то в груди взрываются цветные фейерверки и все восторженно улюлюкают.
я не успеваю писать. все обещаю, обещаю, обещаю, продумываю сюжеты, но ни в блокноте, ни в тетрадке, ни в ворде не оставляю ни строчки (однако это не относится к учебе). постоянно куда-то бегу. кому-то звоню. что-то уточняю. кого-то зову. уговариваю себя изучать литературу для курсовой, но вместо этого срываюсь в центр, чтобы сидеть в библиотеке и листать совсем другую книжку. но хоть по специальности. странно, что по-настоящему она заинтересовала меня только сейчас. и то смежное направление, а не исключительно сурдопедагогика, которой, раз уж учусь на соответствующем направлении, я должна была бы увлечься.

мне еще никогда в жизни не было так хорошо.
я радуюсь.
и в то же время немного опасаюсь. но о плохом стараюсь не думать. знаю: главное - не давать себе спать днем.